Волчья стая - Страница 38

«Вот сука, – подумал Вадим. – Что он такое плетет?»

Он видел глаза обитателей других бараков – в них, словно по некоему сигналу, зажглась нешуточная враждебность, самая настоящая ненависть. Бесполезно было их разубеждать, все равно не поверили бы.

– Посмотрите как следует на этого Плохиша, – как ни в чем не бывало продолжал комендант. – Из-за него вы здесь и торчите. Поскольку собственная мошна этому скряге дороже интересов других членов общества… Отвратительное создание, не правда ли? Встаньте в строй, номер сорок три дробь шесть, глаза б мои на вас не смотрели… – Он подождал, пока Вадим займет свое место, приосанился и объявил: – Продолжим и разовьем эту тему. Тему запирательства и нежелания развязывать мошну с неправедно нажитыми денежками. У меня есть определенные и стойкие подозрения, что среди вас находятся безответственные субъекты, до сих пор полагающие, что с вами тут разыгрывают веселую шутку. Иначе почему я вновь и вновь сталкиваюсь с наивным по-детски запирательством? Не осознаете вы, хорошие мои, серьезности момента. Долбаные вы потрохи! – заорал он без всякого перехода, как ему было свойственно. – Если кто-то еще не понял, объясняю популярно и в последний раз: вы, подонки, угодили прямиком в преисподнюю для новых русских! И я тут самый главный дьявол! В этой преисподней!

Он махнул стеком – и верзила с барабаном вновь испустил оглушительную дробь. Второй подошел, ухватил обеими руками край брезента и проворно стащил его, словно открывал памятник.

Никакого памятника там, естественно, не обнаружилось: стояли грубые, основательные деревянные козлы, а к ним был привязан Красавчик – так, что голова торчала над краем толстого бревна, послужившего основой козел.

Барабан умолк. Второй эсэсовец, еще повыше и пошире в плечах, нежели барабанщик, извлек из-за края трибунки бензопилу, без усилий одной рукой вздернул ее в воздух и помахал так, словно ожидал бурных аплодисментов. Оглянувшись на коменданта и увидев его кивок, осклабился, дернул шнур. Бензопила нудно и громко затарахтела, покрытая зубьями цепь взвизгнула, превратилась в сверкающий эллипс.

И тогда Красавчик заорал так, что у всех остальных кожа мгновенно покрылась ледяными мурашками. Он нечеловечески вопил, мотая головой, пытался дергаться, но был привязан так, что тело не сдвинулось ни на миллиметр. Сверкающий, жужжащий эллипс опускался удивительно медленно, словно время поползло как-то по-иному…

Крик оборвался жуткой булькающей нотой. Голова с некой удивительной легкостью прямо-таки п о р х н у л а в сторону, перекувыркнулась, падая на утоптанную землю, вслед хлынул густой багровый фонтан…

Дальнейшего Вадим не видел. Шарахнувшись и больно ударившись боком о кого-то гораздо менее проворного, он понесся к бараку, как загнанный заяц, – все человеческое враз отлетело, остались лишь примитивные инстинкты, повелевавшие сломя голову бежать прочь от этого ужаса. Как ни странно, он сохранил полную ясность восприятия, видел что впереди, справа и слева несутся охваченные столь же животной паникой собратья по несчастью, налетая друг на друга, сталкиваясь, падая, визжа и крича…

В них никто не стрелял и не командовал оставаться на месте – сзади свистели по-разбойничьи в два пальца, ржали и ухали:

– А держи! Лови! У-ху-ху! Уау!

Топоча, они влетели на веранду, мешая друг другу, ввалились в барак. Когда немного схлынули ужас и растерянность, оказалось, что они сидят в углу на нарах, тесно сбившись в кучу, а на них с нескрываемым ужасом таращится Доцент.

Оцепенение длилось долго, но ужас был столь сильным, что перерос границы человеческого сознания, а потому словно бы и притупился. Стараясь не смотреть друг на друга, они один за другим сползли с нар, игнорируя Доцента, твердившего:

– Что там случилось? Что случилось?

В конце концов Синий промолвил прыгающими губами:

– А что здесь, блядь, может случиться, кроме херового?

Борман сидел на краешке нар, растирая ладонью грудь над сердцем. Вадиму и самому казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет через рот.

– Рва-ать надо отсюда… – протянул Браток.

– Все из-за этого мудака! Вы что, не слышали?

Вадим поднял голову. В него прокурорски тыкал толстым указательным пальцем совершенно незнакомый тип, по причине полной очумелости и не заметивший, что кинулся спасаться в чужой барак. Судя по физиономии, еще сохранившей следы прежней упитанности в т о й жизни, это был вполне респектабельный господинчик, но сейчас в нем мало что осталось от разумного начала – глаза были такие, что Вадим на всякий случай отодвинулся подальше.

– Из-за него все! Что стоите? Вам же говорили…

Досадливо поморщившись, Синий без замаха ткнул его под ложечку, схватил за ворот, за штаны, дотащил до двери и сильным толчком запустил так, что тот кубарем полетел со ступенек веранды. Вернувшись, сунул в рот полувысыпавшуюся сигарету – пальцы чуть заметно подрагивали, – попал ее концом в пламя спички со второй попытки, повернулся к Вадиму:

– Ну, подельничек, включай соображаловку на полную катушку. Чует мое сердце, вскорости за тебя возьмутся. Отсюда и все увертюры.

– Но зачем же… – голос у него оборвался.

– Житейское дело, – сказал Синий. – Сунут тебя в камеру с доброй полудюжиной таких вот, он небрежно кивнул в сторону веранды, а они, дурики, будут тебя ненавидеть всеми фибрами души, поскольку считают олицетворением всех бед. Плавали – знаем. Человек – скрипочка примитивная, на нем играть совсем даже легко. Тут самое главное – не вступать в дискуссии, а с ходу бить по чему попало, и лучше всего с маху одного покалечить так, чтобы у остальных тут же отпала охота вешать на тебя собак. Очень пользительно щеку порвать, – он согнул крючком указательный палец и наглядно дернул им в воздухе. – Ухо рвануть, чтоб на ниточке повисло, глаз выдавить.